ENG
О том, что благополучие российской экономики зависит от мирового рынка углеводородов, можно не напоминать. Важнейшим стратегическим вопросом для России является сохранение или даже увеличение своей позиции на различных рынках — в частности на китайском и европейском. О том, что чрезмерная зависимость от экспорта нефти и газа опасна, о том, что в будущем позиции России могут быть уязвимы из-за развития «зеленой» или сланцевой энергетики, говорят и пишут очень много, но в реальности измерить истинную степень опасности очень трудно. О глобальных перспективах рынка углеводородов «Инвест-Форсайт» беседует с Владимиром Миловидовым — руководителем центра перспективных исследований Российского института стратегических исследований (РИСИ) и заведующим кафедрой международных финансов МГИМО.
— Владимир Дмитриевич, в недавнем прошлом в прессе часто можно было услышать прогноз, что экспорт американской сланцевой нефти и газа в Европу отнимет рынки у России. Что в итоге произошло, и сохраняется ли эта угроза в перспективе?
— Не является секретом, что конкурентная борьба за энергетические рынки — не только за европейский — всегда была и остается острой. США и Россия на протяжении более 100 лет являются одними из крупнейших игроков. Были периоды, когда США добывали больше нефти, в середине 80-х Россия обогнала США по объемам добычи. Если смотреть на эту динамику в контексте политических событий, можно заметить, что отношения двух стран обычно портились тогда, когда Россия выходила в лидеры. На нынешнем этапе «нефтяная интрига» все больше трансформируется в газовую. Как минимум в первой половине XXI века природный газ по всем оценкам может стать таким же драйвером новой технологической революции и экономического развития, каким стала нефть в XX веке. Собственно, это и определяет то, как меняются приоритеты в конкурентной борьбе. Наиболее острая борьба разворачивается именно в газовом сегменте глобального энергорынка.
По прогнозу Управления энергетической информации США, рост потребления нефти и прочих видов жидкого топлива к 2040 году вырастет примерно на 19% — с 95 млн баррелей в день в 2015 году до 113 млн баррелей в день в 2040 году. За этот же период потребление природного газа с учетом электрической генерации, развития промышленных секторов увеличится на 75%. Согласно долгосрочному прогнозу по энергобалансу США, добыча природного газа в стране вырастет на 77%. Доля природного газа в структуре потребления энергоресурсов США увеличится с 29% до 37%, а доля нефти и жидких углеводородов снизится с 38% до 35%. Одновременно американцы делают ставку на экспорт природного газа, планируя к 2040—2050 годам стать мощнейшей газовой державой. Так, экспорт природного газа из США вырастет к 2050 году в 6,7 раза (по сравнению с базовым 2015). Естественно, это предполагает освоение новых рынков и борьбу с конкурентами любыми способами. Один из главных конкурентов — Россия.
Сейчас в США предпринимаются серьезные усилия и по экономическому и внеэкономическому освоению потенциальных рынков. Это прежде всего Европа, Китай, страны Южной Азии, такие как Индия, например. Для экспортной экспансии американцам нужны отгрузочные терминалы СПГ, ведь трубу через океан не проложишь (по крайней мере пока, при существующих технологиях). У них инфраструктура экспорта не развита. Есть, по сути, лишь один экспортный терминал в Луизиане. Там сейчас идут отгрузки СПГ в том числе в Европу на терминалы в Испании и Португалии. Ведется активное строительство экспортных терминалов СПГ, однако на ближайшее время реализуемыми проектами являются 4, которые будут завершены к 2021 году. Это Cove Point, Maryland (2019); Corpus Christi LNG, Texas (2019); Cameron LNG, Louisiana (2019); Freeport LNG, Texas (2020). Еще 10 только проектируются. К 2021 году экспорт СПГ с 5 терминалов составит 9,2 Bcf/d (0,25 млрд м3 в день, или ~ до 96 млрд м3 в год). Но есть проблемы и на стороне получателя — Европы. Европейский рынок ведь тоже диверсифицирован: помимо российского газа туда поступает СПГ из Катара, Алжира, есть газовая труба из Северной Африки. Норвегия — крупный поставщик. Беда в том, что, например, Испания как один из наиболее удобных «газовых хабов», имеющая 7 СПГ терминалов, по сути, отрезана от остальной Европы. Ее газотранспортная система пока не позволяет обеспечить реэкспорт газа в другие страны. Кстати, борьба за независимость Каталонии высветила эту проблему. Дело в том, что в Барселоне находится один из крупнейших в Европе и старейший СПГ терминал. И сейчас есть проект строительства газотранспортной системы, позволяющей соединить Каталонию с Францией, у которой своя достаточно распределенная и способная на реэкспорт газотранспортная система. Новый терминал в Польше не очень большой и проблему Европы не решит, как бы громко там ни заявляли претензий на роль «газовых ворот Европы». В Германии вообще нет терминалов, а она вряд ли поступится своей энергонезависимостью. Ей нужен трубный газ. Ну и, конечно, надо помнить и о ценовых преимуществах трубного газа перед СПГ.
Поэтому рано подводить итог борьбе за европейский рынок газа. Ставки высоки, в ход идут механизмы санкций и воспрепятствование России строить «Северный поток». Не стоит забывать и про рынок Китая, где у нас также есть преимущества.
— Может развитие ВИЭ серьезно изменить объем мирового спроса на нефть и газ в ближайшем будущем?
— Давайте опять обратимся к статистике и прогнозам. По данным Международного энергетического агентства, наибольший вклад в прирост спроса на энергоресурсы к 2040 года обеспечит Индия — почти 30%, или 1005 млн тонн условного эквивалента. На втором месте Китай (790 Mtoe.), Африка (485), Ближний Восток (480) и страны Юго-Восточной Азии (420). При этом ожидается, что около 40% прироста первичного спроса может быть обеспечено возобновляемыми источниками энергии. Этому способствует существенное удешевление технологий, прежде всего в области фотовольтаики, то есть производства солнечных панелей. Такие страны, как Китай и Индия, становятся лидерами в солнечной энергетике. Например, с 2010 года стоимость новых солнечных панелей упала на 70%. На 25% упала стоимость ветровой генерации, на 40% — стоимость необходимых электробатарей. Тем не менее, не стоит этот процесс абсолютизировать. Если брать страны АСЕАН, которые играют существенную роль на рынке энергоресурсов как потребители, там структура потребления остается достаточно традиционной: нефть — 34%, газ — 22% и уголь — 17%. При этом особенно надо обратить внимание на уголь. Этот вид топлива, хотя и постепенно уходит в прошлое, но остается важным источником энергии в развивающихся странах. Его широкое использование порождает существенные экологические проблемы. Вопрос чем его будут заменять? Ответ — скорее всего, газом. Его потребление может вырасти на 60%, а потребление нефти — на 40%. При этом по прогнозам Международного энергетического агентства, в странах АСЕАН доля угля в энергобалансе будет оставаться на уровне 40%. А вот доля возобновляемых источников энергии даже сократится до 24%.
В Африке ситуация еще более неоднозначная, а ведь именно этот континент привлекает все большее внимание как источник и рабочей силы, и экономического развития. Там одним из наиболее распространенных видов топлива является так называемая «биомасса». Это — дрова, древесный уголь, различные отходы животного происхождения, в том числе кизяк. В таких странах, как Конго, Эфиопия, Танзания, Кения, использование этих видов топлива достигает 60% и больше. Трудно себе представить, что до настоящего времени значительное число населения африканских стран вообще лишено доступа к электричеству. Доля такого населения в Центральной и Восточной Африке составляет 75% и 61% соответственно. Ожидается, что к 2030 году доли снизятся до 63% и 34%. Но это 250 миллионов человек! А если добавить южноафриканские (за исключением ЮАР) и западноафриканские страны, то число населения, не пользующееся электричеством, в 2030 году составит 600 миллионов человек и вырастет в абсолютном количестве по сравнению с 2016 годом на 20 миллионов человек. Надо также заметить, что это преимущественно молодое население в возрасте до 25 лет. Уже сейчас люди в трудоспособном возрасте насчитывают 70% населения контента. Пожилых людей старше 60 лет к 2030 году будет в лучшем случае 10-15%, а к 2050 — 8-9%.
Это порождает невероятные контрасты. Скажем, в таких странах, как Уганда, Танзания, Нигерия, коэффициент электрификации (по сути уровень доступа населения к электричеству) составляет от 18% до 30%, а доля населения, использующая мобильные телефоны — 70%. Более того, в этих странах — и в Африке в целом — очень распространено использование различных мобильных приложений и мобильных платежей. Возникает вопрос: где и как они заряжаются гаджеты? Ответ — в распространении автономных энергогенерирующих установок, в том числе с использованием солнечных панелей.
Но это решает вопрос на локальном уровне, а глобально проблема обеспечения энергоресурсами требующей модернизации африканской экономики и, как говорят, устойчивого развития континента остается крайне острой.
— Вопрос о будущем рынков энергоресурсов — прежде всего вопрос о структуре спроса. А спрос меняется. Если автомобили электрифицировать — упадет спрос на бензин. Какие, на ваш взгляд, важнейшие технологические факторы будут влиять на изменение спроса на углеводороды в ближайшем будущем, и как именно влиять?
— Инновационное развитие асимметрично, но асимметричны и демографические процессы. Нужно смотреть, как будут развиваться регионы, где предполагается наибольший рост населения. Это прежде всего Азия и Африка. Молодёжь в этих странах открыта ко всему новому, там развиваются новые виды услуг, в том числе банковских. К примеру, в мире численность населения, которая не охвачена банковскими услугами, насчитывает более 2 млрд человек. А что такое современные финансовые услуги? Прежде всего, многочисленные виртуальные мобильные приложения, требующие серьезных инвестиций в информационные технологии, которые в свою очередь потребляют энергию. Взять хотя бы пресловутый биткоин: энергопотребление на майнинг и транзакции с криптовалютой сопоставимо с энергопотреблением целых стран и составляет 29-30 ТВч. Это равно потреблению электроэнергии 2,7 млн американских домохозяйств, или такой страны, как Оман. Это примерно 3,1% энергопотребления России, 6,3% — Франции, 22% — Нидерландов и 43,5% — Словакии. Немало энергии потребляется в результате развития социальных сетей. Финансово-экономический фактор, формирование новой сетевой экономики — а уже сейчас мы говорим о краудфандинге, каршеринге, Интернете вещей и т.д. — будет одним из мощных факторов роста энергопотребления. Автоматизация рабочих мест, роботизация и расширение использования искусственного интеллекта — все это станет мощным фактором развития энергетики.
Нельзя сбрасывать со счетов индустриальное развитие развивающихся стран. Например, на прошедшем в этом году саммите G20 были приняты отдельные декларации по экономическому развитию Африки. Мы видим активность Китая на этом континенте. Другие страны Юго-восточной Азии, которые в свое время стали местом развертывания трудоемких производств, выносимых из развитых стран, сами начинают думать о переносе части производств в менее развитые страны. Индустриализация Африки, отказ от угля в Китае и Индии — вот стимулы развития рынка энергоресурсов. Хотя, конечно, этим все не исчерпывается, и тема заслуживает отдельного внимания.
— На ваш взгляд, должна ли Россия как-то менять свою энергетическую стратегию в преддверии тех изменений, о которых мы говорили?
— Вопрос стратегии всегда дискуссионный, не хотел бы претендовать на менторство. Важная задача — инновационное развитие, вне зависимости от того, о какой отрасли речь. В условиях растущей конкуренции на рынках энергоресурсов и с учетом географических особенностей спроса на энергоносители нужно думать о снижении издержек, развитии новых технологий, повышении эффективности транспортной составляющей. Наша география нам помогает, Россия имеет хорошие выходы к ключевым точкам будущего спроса на энергоресурсы. Возможно, следует подумать о развитии совместной энергетической инфраструктуры в тех регионах, где ожидается наибольший рост энергопотребления.
— Могут ли санкции или иные факторы политического, но не экономического характера серьезно повлиять на экспорт российских углеводородов в ближайшее десятилетие?
— Те, кто их задумал, на это рассчитывают. По сути, США нужно выиграть время, притормозить, как только можно, конкурентов, прежде всего Россию. Это читается в известном законе «О противодействии противникам Америки посредством санкций» 2017 года. Но жизнь — она всегда богаче самых жестких юридических конструкций. Экономический прогресс требует энергоресурсов, а Россия — важная энергетическая держава. Наш энергетический потенциал диверсифицирован: нефть, газ, источники атомной энергии, гидроэнергетика. Не стоит сбрасывать со счетов тот факт, что у нас протяженная наземная граница и с Европой, и с Азией. Логистика энергетических маршрутов на этой огромной территории может включать трубопроводы, электросети, железнодорожные пути, СПГ-терминалы, танкеры и газовозы. Санкции ограничивают использование технологий и финансовых ресурсов, но не могут ограничить естественный спрос в регионах, где Россия как поставщик уже присутствует, а США таким поставщиком только нужно стать. Борьба эта долгая и сложная. Поэтому повторю: самое важное — научиться производить энергоресурсы как можно эффективнее и дешевле.
— В долгосрочном плане является ли «фатальным» то обстоятельство, что нефть и газ в России остались в основном в труднодоступных регионах, предполагающих высокую себестоимость добычи? Можно надеяться, что цены вернутся к уровню, достаточному для арктических проектов, «Баженовской свиты» и т.д. ?
— Слово «остались» — не самое точное. Ресурсы есть. Они прирастают в результате геологоразведки. А то, что регионы труднодоступны… Так еще Ермак эти регионы осваивал. У нас огромный потенциал регионального развития, что само по себе мощнейший ресурс экономического роста. Но обратимся к международным оценкам. Управление энергетической информации США прогнозирует увеличение к 2040 году добычи нефти России на 485 тыс. баррелей в день за счет традиционных нефтяных месторождений. Причем аналитики управления предполагают, что после 2030 года будет расти добыча так называемых трудноизвлекаемых запасов нефти. То есть наши конкуренты не рассчитывают, что у России добыча упадет. По газу также предполагается рост добычи — за счет в том числе арктических месторождений. Кстати, Арктика, с одной стороны, считается труднодоступным регионом в силу климатических показателей. Но возможность все более широкого использования Северного морского пути (еще один прогноз на его счет читайте здесь — ред.) как транспортной артерии, соединяющей Запад и Восток, увеличивает стратегическую роль российской Арктики.
Что касается цен — не хотел бы заниматься гаданием; приведу опять-таки зарубежные оценки. Согласно долгосрочному прогнозу, который сделали аналитики Управления энергетической информации США, цена барреля нефти сорта Brent в 2050 году составит 100,61 доллара США. В 2018 году средняя цена может быть равна 61,89, а в 2017 — 51,76. Судя по текущей конъюнктуре, оценки выглядят близкими к реальности. Но это лишь один из факторов развития энергетической отрасли. Убежден, технологически энергетическая отрасль к 2050 году будет коренным образом отличаться от той, которой является сегодня. Поэтому и прогнозная цена — чисто символический индикатор, который нужно иметь в виду, но вряд ли стоит абсолютизировать. Мир меняется, и нужно вовремя увидеть едва заметные перемены, то, что зачастую называют подрывными инновациями — то есть такими изменениями хозяйственной жизни, технологий, которые в корне подрывают сложившийся уклад.
Беседовал Константин Фрумкин
